Лесное эхо минувшей войны

В середине января решил посидеть ночью на лису в заброшенном хуторе. Места тут не особо весёлые, гиблые места. Кругом болота торфяные, а в болотах металл с войны, да кости солдат.

Зимой-то может и не скажешь — снежком всё припорошило. Тишь, да гладь. Хутор сгорел давно, остались пара построек покосившихся, парник еще с остатками стекла, да обвалившийся колодец. Кто тут жил, почему? Поляна метров сто в диаметре, а вокруг лес. На краю поляны копанный пруд, а рядом холмик из той земли высотой метра в три. На нём я и засел. Не на самом верху, а чуть выше подножия. Не люблю, когда лес в спину смотрит.

Пару раз за неделю я привозил сюда курицу для привады. Покупал суповые наборы, что подешевле, да с подходящим уже сроком годности, и оставлял здесь. Курица исчезала с завидной регулярностью, а следы на снегу говорили о недавнем присутствии лисы.

В тот раз я пришел засветло. Снял рюкзак, вытоптал себе место. Снега в лесу выше колена, сыплет с неба чуть не каждый день. Морозец стоит умеренный, часа три не замерзну, а может и все пять высижу. К полуночи и домой вернусь. Поставил складную табуреточку, примерился. Сидеть удобно. Достал из рюкзака последний ужин лисы и положил метрах в тридцати от себя, на дальний столб фундамента сгоревшего дома. Ветерок быстрее запах разнесет. Неспешно надел белый армейский маскхалат. Старясь не лязгать, зарядил ружье «двумя нулями». Патрон в ствол, четыре — в трубку магазина. Чтоб уж наверняка!

Рюкзак присыпал снегом, ружье заранее снял с предохранителя и положил на колени, прикрыв его руками, одетыми в не по размеру огромные рукава маскхалата. Со стороны, в сумерках, как и было задумано еще Министерством обороны СССР, в этом маскхалате я выглядел бесформенной кучей снега.

Стемнело быстро. Казалось, лес в темноте наполнялся новыми звуками: становилось слышно, как с веток падает снежная кухта, как где-то очень далеко на заснеженном болоте воет волк, как скрипят от легкого ветра повисшие в кронах соседей поваленные мёртвые деревья.

Время шло и я мысленно развлекал себя, как мог, вглядываясь в темноту покинутого хутора. Обвалившийся колодец, находившийся примерно посередине между мной и привадой, навевал смутный страх. Казалось, что из него вот-вот вылезет бледная утопленница с длинными черными волосами, закрывающими её лицо, а голос из телефона в кармане скажет «Семь дней…». Я гнал от себя воспоминания из глупых фильмов ужасов, просмотренных когда-то. В конце концов мне уже сорок и у меня есть ружьё, подбадривал я себя. Какая, к чёрту,  утопленница зимой?!

Представлял, как лиса уже пробирается своей тропой к привычному ей месту, как заранее чует запах начинающей уже пованивать курятины. Пытался услышать её в этих звуках леса, узнать её поступь на свежем снегу. И я услышал…

Звуки раздавались от куда-то слева, со стороны леса, и это была не поступь лисы и даже не шаги человека. Да и не пошел бы человек ночью в лес, где снег выше колена. Даже нормальные охотники, если уж и вышли сегодня на охоту, давно по в засадам с ночниками сидят или дома уже коньячок потягивают.

Хотел бы я сказать, что затаился, прислушиваясь к приближающимся звукам, пытаясь их распознать, но я — остолбенел. Кажется, я чувствовал, как начинают шевелиться корни моих коротко стриженых волос, приподнимая под капюшоном маскхалата вязаную шерстяную шапочку. Потом я узнал эти звуки, так скрипит снег под охотничьими лыжами, но пар лыж было несколько, и двигались они немного вразнобой. Двое, трое? Нет, пожалуй больше… в дальнем конце поляны появился силуэт.

Я разглядел его светлым пятном на фоне более темного леса, человек тоже был в зимнем камуфляже. Меня немного отпустило. Все-таки это был человек, охотник. Конечно, охотник, ну кому еще быть ночью в лесу? Пару секунд спустя на поляну вышел второй человек, тоже на лыжах, потом третий… они молча шли краем поляны уже метрах в шестидесяти от меня… четвертый. В руках лыжные палки, на ногах лыжи, в зимнем камуфляже… пятый!

У ближнего ко мне лыжника уже можно разглядеть на шее что-то темное. Ружье? Нет, ружье так не носят, да и коротковато оно для ружья. Карабин? В кино про войну лыжники так автоматы таскали на груди, повесив ремень через шею. Сейчас, конечно, всё можно купить, хочешь, огражданенный немецкий МП-40, хочешь, переделанный советский ППШ. Охотничий карабин — только деньги плати!

За спиной что-то белое, рюкзак или вещь-мешок. Пятеро, двигаются молча, размеренно. Браконьеры? Выносят лося? Я все никак не мог придумать объяснение происходящему, боясь пошевелить даже пальцем. Да и не смог бы пошевелить, наверное. Пять человек приближались ко мне след в след, держа расстояние между собой в два-три своих роста. Казалось бы, идут по кромке леса, вдоль края поляны, но не совсем. Двигались, как будто поляна была меньше, вдоль какой-то только им видимой границы. Наверное, я перестал дышать, когда первый лыжник поравнялся с привадой и, не обратив на нее никакого внимания, проследовал дальше, заворачивая правее от меня, в сторону дороги от куда я пришел, в сторону Чёртова моста. Пять человек в белых маскхалатах, похожих на мой, с висящими за спиной белыми вещевыми мешками и оружием, по силуэту напоминающим ППШ, развернувшись боком в 30 метрах от меня, молча удалялись в сторону дороги.

Я не смотрел на часы и не знал сколько прошло времени с момента появления первого автоматчика в дальнем конце поляны, но мне казалось, что прошли целые сутки. На самом деле я понимал, что даже не спеша пройти этот путь на лыжах можно не более чем за пару минут. На лыжах… Большого усилия мне стоило разжать правую ладонь, которая, казалась, вросла в шейку ружейного приклада. Еще больших усилий стоило встать и, дойдя до привады, не обнаружить накатанной лыжни. Лишь мои следы в глубоком снегу, скрип мертвых деревьев за спиной, и падающая с веток кухта.

Лисе сегодня повезло, хоть и курятинки я больше ей не принесу. Я быстро вытащил из сугроба рюкзак, убрал складную табуретку и прямо в маскхалате, ружьё не разрядив в руках, не тратя время на переодевание, отправился вслед за лыжниками, не оставляющими следов. Я с большим удовольствием ушел бы в другую сторону, но дорога к Чёртову мосту, за которым я оставил машину, была только одна. И по дороге я не встретил никого, лишь свои следы.

Про фонарик я вспомнил только у моста. Не зря его прозвали Чёртовым, дальше проедешь только на «Ниве», которой у меня нет, поэтому за мост я хожу пешком. Грунтовка еще довоенная, вероятно с тех пор её и не ровняли. Сейчас по ней только охотники, да черные копатели ходят. Весной сюда приезжает много поисковиков и каждый год что-то находят, то мину старую, то гранату, то кости солдата.

Луч включенного фонаря высветил гранитную доску, прикрепленную к бетонному столбу ограды моста. Никогда не придавал ей особого значения, когда шел мимо на охоту, а тут пригляделся. «Здесь в январе 1942 года при переходе речки Чёрной погибли офицеры 4-го гвардейского стрелкового корпуса: гвардии батальонный комиссар… гвардии капитан… гвардии военинженер 2-го ранга, гвардии лейтенант… гвардии военфельдшер…». Пять имен, пять жизней. Пять лыжников…

Не помню, как снимал маскхалат, как прогревал машину, как будто во сне выезжал с той дороги. «Как охота? Принес мне воротник?», — шутя встретила меня дома жена. «Ты не поверишь», — ответил я, снимая рюкзак.